еврейская библиотека
Иерусалимское детство в воспоминаниях Э. Коэн-Райса
А. Яари, «Зихронот Эрец Исраэль», Глава 22.
© Перевод, Г. Майзель 2012
Из жизни евреев Иерусалима
Из воспоминаний Эфраима Коэна-Райса — за 5629-5635 годы (1869-1875) .
Предисловие к книге здесь. Другие главы: перейдите к Оглавлению книги
Э. Коэн-Райс. Источник фото.
Эфраим Коэн-Райс (1863-1943) родился в Иерусалиме, совершенствовал свое образование за границей, после 1887 года вплоть до Первой мировой войны возглавлял различные учебные учреждения организации «Эзра» в Эрец-Исраэль.
Эти воспоминания взяты из книги Э. Коэна-Райса «Воспоминания жителя Иерусалима», 1 том, Тель-Авив, 1933. Второй том вышел в Тель-Авиве в 1936 году. В этих двух томах автор подробно рассказал о своей трудовой деятельности. К его юбилею – 25-летию работы в образовании — вышел в его честь сборник для юношества под названием «Зимрат ха-Арец» (Лучшее Земли Израиля), Яффо, 1912. К его 70-летию Пинхас Граевский выпустил юбилейную брошюру под названием «Матанат-Кэгуна» (Дар Коэну), Иерусалим, 1933 (102-ая брошюра Граевского).
См. также его воспоминания в главах 71 и 84
Император Австрии Франц Иосиф во вратах Иерусалима
Одним из самых сильных впечатлений детства, которое осталось в моей памяти, был приезд в Иерусалим австрийского императора Франца Иосифа в 1869 году. Мне тогда было шесть лет. Отец взял меня с собой, и мы стояли на спуске от Яффских ворот, ожидая прибытия императора, к которому евреи относились с симпатией. Впервые я увидел огромное количество военных в парадной форме, и это поразило меня. Особенно удивила меня карета императора с большим багажом у его ног. Это была первая карета в воротах Иерусалима.[1] Из Пятикнижия я уже знал о «колесницах фараона», и мне даже попался рисунок коляски, но настоящую библейскую колесницу я впервые увидел в этот знаменательный день. По приказу султана к приезду императора закончили мостить дорогу из Яффо в Иерусалим, и эта карета стала первопроходцем в святом городе Иерусалиме.
Среди тех, кто встречал императора, были австрийские подданные во главе с раби Нисаном Баком, и главные раввины обеих общин, сефардской и ашкеназской. Сыновья раби Нисана Бака ехали верхом перед каретой, вместе с другими всадниками, от Моцы до ворот Иерусалима, и все жители Иерусалима приветствовали их. Этот день был по-настоящему радостным. Старики радовались, что удостоились выполнить заповедь — приветствовать императора, уделившего от славы своей простому смертному из плоти и крови – заповедь, которую не каждому дано претворить в жизнь. Для нас, детей, этот день был как праздник Симхат-Тора, ибо раввины вышли навстречу царю со свитками Торы, украшенными венцами и римоним — украшениями в виде плодов гранатового дерева.
Доктор Альберт Коэн в своем письме, отправленном в декабре 1869 года в венское издание «Нойцайт», писал о своем желании встретиться с императором Францем Иосифом в Иерусалиме. Ему это удалось. Император посетил больницу Ротшильда[2]. Доктор Альберт Коэн был уроженцем Венгрии и подданным Австрии, а больница находилась под опекой Австрии. Император также посетил синагогу раби Йоханана бен Закая, приюты, школу Лемеля[3] и синагогу раби Нисана Бака, здание которой уже тогда стояло.[4]
Альберт Коэн встретил императора в больнице Ротшильда благословением коэнов,[5] затем произнес речь, которую завершил молитвой. Он говорил, что императору всего сорок лет, это меньше половины, чем отмерено, и пожелал ему, чтобы будущие года были еще более благословенные, чем прожитые, а мы, находящиеся под его опекой, блаженствуем, ибо все равны в правах, без различий вероисповедания и расы. Император поблагодарил, и просил передать от его имени благодарность дому Ротшильда в Париже за щедрость сердца, дающую лечение и спасение всем жителям города, без различий вероисповедания и расы.
Евреи получили часть пожертвования императора (то есть, часть от тех десяти тысяч франков, которые он выделил на благо всех бедняков Иерусалима, всех наций и религий). Кроме того, он пожертвовал 1000 франков на приют, и 1000 франков на синагогу раби Нисана Бака.
Людвиг А. Франкл, основатель школы Лемеля, по случаю визита императора был награжден за свою деятельность Знаком Почета. Знака Почета также удостоились Хахам-баши, врач больницы Ротшильда доктор Лондон, и Яаков Валеро, талмид-хахам, глава резников[6] и первый банкир Эрец-Исраэль.
В те дни все восхищались героизмом предводителя яффских моряков, который, рискуя жизнью, доставил императора с берега на корабль.
Император вернулся в Яффо, где его ждал корабль для отплытия в Порт-Саид. Он обещал прибыть в назначенный срок, чтобы принять участие в церемонии открытия Суэцкого канала. На море бушевал шторм, и даже самые смелые моряки сомневались, что смогут благополучно доставить императора на корабль, стоявший из-за шторма далеко в открытом море. Император очень сожалел, что моряки так нерешительны. «Император должен держать слово, и будь что будет» — повторил он несколько раз своим сопровождающим.
И вот подошел предводитель моряков, высокий, отважный, к Якову Паскалю, переводчику иерусалимского консула, и сказал: «Пусть император доверится Аллаху и мне, и по воле Аллаха я доставлю его на корабль с миром».
Он усадил императора в лодку, и велел всем остальным лодкам окружить его лодку, и грести веслами против бушующих морских волн. Так они благополучно добрались до корабля.
Когда потом Яков Паскаль от имени императора обратился к главе моряков с вопросом, что он выбирает — знак почета или денежный подарок, тот ответил: «Какая мне прибыль от знака почета? Неужто я смогу стать таким консулом, как ты? Лучше пусть император даст мне от щедрости своей, чтобы я купил себе маленькую цитрусовую плантацию».
(Паскаль, армянин, начинал разносчиком писем на австрийской почте, затем стал переводчиком консула в Иерусалиме, а после визита императора пошел на повышение и стал заместителем австрийского консула в Яффо.)
Фридрих Третий в Иерусалиме
Вскоре после Франца-Иосифа прибыл в Иерусалим наследник прусского престола Фридрих-Вильгельм, сын Вильгельма Первого и отец Вильгельма Второго. Став императором Фридрихом Третьим, он царствовал после своего отца всего 90 дней. Было известно, что он относится к евреям с большой симпатией. Он сказал: антисемитизм — стыд и позор нашего столетия. Антисемиты называли его Фридрих — Коэн.[7]
Среди почетных людей Иерусалима, встречавших наследника, были также три еврея, старейшины Иерусалима, подданные Пруссии: раби Зелиг Ойздорф, раби Йоханан-Цви Шланк и раби Арье Маркус. Фридрих-Вильгельм соизволил побеседовать со своими подданными, с симпатией расспрашивая каждого из них о местах их рождения в Германии.
Раби Йоханан-Цви Шланк ответил:
— Я из Шейнлакен, что в Познани.
— Ты доволен своей жизнью в Иерусалиме? – спросил наследник.
Тот ответил вопросом на вопрос:
— Как еврей, который удостоился поселиться на Святой Земле, в Святом городе Иерусалиме, может быть не доволен своей жизнью
Раби Зелиг Ойздорф ответил:
— Я из Мысловиц, что в Силезии.
Раби Зелиг Ойздорф считался самым просвещенным из этой тройки, знатоком соблюдения приличий и проявления должного уважения персонам типа наследника престола. Он поторопился выказать наследнику свою радость по поводу его победы в войне с Австрией. Наследник престола ответил:
— Мы в городе мира, давайте забудем о войнах.
— Мир, мир всему миру, — повторили все трое в ответ на его слова.
Когда подошла очередь престарелого раби Арье Маркуса ответить, из какого города Германии он переехал жить в Иерусалим, он кротко ответил:
— Господин царь, я из Кейдан.
Некоторое время наследник размышлял над ответом старца, пытаясь, очевидно, вспомнить, в каком районе его страны находится город Кейдан. Он обратился к германскому консулу в Иерусалиме:
— Наверно, это какой-то маленький городок в Силезии или в Познани.
Консул тоже не знал такого места, и кивнул в знак согласия.
Только контролеры в Иерусалиме знали, что Кейданы[8] — не в Силезии и не в Познани, а в Литве, и что раби Арье Маркус получает халукку из Вильно, а не из Германии. Еще несколько лет посмеивались люди Иерусалима, вспоминая ошибку наследника и консула. Как многие германские подданные в Иерусалиме — семьи Саломон, Левин, Сапир, Райс (семья моего отца, поменявшая фамилию на Святой Земле на «Коэн»), так и раби Арье Маркус (или его предки), получили германское подданство, приняв гражданство в одном из городов Германии. Но исход был из Литвы, и халукку он получал из Вильно.
Я помню, что раби Арье Маркус был одет в восточную одежду: сефардское пальто («губба») и тюрбан на голове. Кто в Иерусалиме не знал этого бесстрашного низкорослого человечка, который много раз осмеливался выступать — один против молодых армян, объявляя им войну! У меня перед глазами стоит картина, как он сбрасывает пальто и атакует своим посохом с посеребренной ручкой армян, требующих закрыть наглухо окна больницы «Бикур холим», выходящие на их земельный участок.
Во время волнений по поводу приема наследника с ним пытались поговорить по душам, чтобы он сменил восточную одежду на европейскую. Как может быть, чтобы подданный Пруссии предстал пред наследником прусского престола в восточной одежде Но он никого не слушал. И как он потом гордился, что именно его восточный костюм понравился гостю!
Из жизни еврейских детей в Иерусалиме
В те дни в начальной школе «талмуд-тора» свободными от учебы были лишь такие дни:
— субботы,
— праздничные дни до обеда (в послеобеденные часы уже проводились обязательные занятия до предвечерней молитвы Минхи),
— прогулки на час – два в канун новомесячья — Рош-Ходеш.
Поэтому для нас послеобеденные часы в пятницу, канун субботы, были настоящими каникулами, особенно летом. Мы все собирались в квартале «Батей а-Махасе» (Дома-убежища для бедных).[9] Тогда в этом квартале, рядом с несколькими небольшими домами, были огромные груды земли и песка, на которых мы играли. Мы озорничали, баловались, скатывались с этих горок, валялись, как нам заблагорассудится. Особенно много жизни и движения было в нашей игре в войну «Шлах леха анашим».[10] Две команды строились одна против другой, поле между ними было полем битвы, и начинали войну — атаковали, боролись, сражались, пока одна из команд не брала верх, и не прогоняла противника с поля боя. Эта команда считалась победителем.
Батей махасе на фото 1930-х гг.
Там было довольно опасно. Мы взбирались по высоким лестницам, лезли под самый свод синагоги, и были уверены, что с нами ничего не случится, ибо «выполняющие мицву защищены от зла» и «творящие добро не пострадают». Эта вера давала нам силу и укрепляла наши сердца. Так и случилось со мной: я упал с высоты три метра в яму с глиной, и ничего плохого не произошло. Я ударился, все тело болело, но недолго. Мои товарищи отвели меня домой, подняли по моей просьбе на крышу, чтобы мама ничего не узнала. Только спустя несколько дней ей стало известно, что я должен был бы прочитать благодарственную молитву за спасение от опасности, если бы достиг уже возраста бар-мицвы.
После игр в квартале «Батей а-Махасе», или работы на стройке, мы спешили выполнить вместе со взрослыми заповедь ритуального омовения в честь Субботы в микве Первосвященника раби Ишмаэля,[12] что в источнике Шилоах. Идти к источнику Шилоах и окунаться в микве раби Ишмаэля было своего рода спортом, радовало глаз и сердце гораздо больше, чем окунание в микве раби Иехуды Хасида, или в микве раби Нисана Бака, устроенной при бане для потения по примеру русских бань.
Бывало, по дороге к источнику Шилоах я размышлял о Первосвященнике раби Ишмаэле. Я знал из молитв о прощении Слихот, читаемых на Йом Кипур, и из траурных песен Кинот, читаемых в день Девятое Ава, что он был одним из «казненных властями» — «Аругей малхут».[13]
В Йом Кипур я с нетерпением ждал молитву «Этих буду поминать», а в День Девятое Ава – траурную песнь «Кедры ливанские». Я перелистывал страницы в книге, чтобы посмотреть — сколько еще осталось ждать.
Траурная песнь «Кедры ливанские» тронула мое сердце намного больше, чем «Песни Сиона» раби Йегуды Галеви. Мне и моему другу было ясно, что слова «Раби Ишмаэль, очистившись, в благоговении…» означают, что он окунался в эту самую микву до вознесения на небеса, чтобы вопросить «мужа, облаченного в льняные одежды», исходит ли решение о казни от Господа, и до того, как он услышал ответ: «Примите это на себя, праведники, друзья Господни».
Окунаясь в микве, я представлял себе действующих лиц этой песни. Вот дочь тирана просит отца сохранить жизнь раби Ишмаэлю, а вот серафимы кричат сверху с горечью:
«И это награда за изучение Торы», и Голос Небес: «Таков Мой приговор! И если услышу хоть возглас, превращу мироздание в воду!»
Все эти картины запечатлены в моем сердце, глубоко-глубоко, и не покидают меня.
Нам, детям, было ясно, что Первосвященник раби Ишмаэль перед входом в Иерусалимский Храм и Святая Святых окунался в эту микву. Конечно, она была в другом состоянии, чем сегодня. Сегодня это общественное место, принадлежащее деревне Шилоах. Арабки, которые приходят черпать воду из источника, проклинают окунающихся и их веру. Однако, «скромность» не мешает им наблюдать за нами.
Мытье в арабских банях, которых было намного больше, чем у евреев, было очень желанным для нас. Но в них мы мылись только поздно вечером накануне праздников.
Многие из детей «пробуют на вкус» субботнюю трапезу еще до рассвета.[14] Тогда не хватало мяса на всех желающих (говядина вообще была редкостью), и многие спешили с утра пораньше в дом забоя скота (дом шхиты), чтобы отхватить «мукдан» — половину барана, до его отправки в городскую мясную лавку (итлиз). В будние дни мясо почти не потребляли. Я и мой брат присоединялись к идущим за мясом очень редко, но в день Хошана Раба[15] мы не отказывались от этого «спорта» ни в коем случае.
На рассвете мы сначала молились в миньяне, из синагоги сразу шли в дом шхиты. Мы старались подстеречь резника раби Шолома Шойхета, который жил неподалеку от нас на улице Мейдан,[16] и шли за ним. Заметив нас, он кричал, чтобы мы вернулись домой, ибо опоздаем в хедер (школу), но вскоре успокаивался, и болтал с нами всю дорогу о том, о сем. Особенно мне нравилось слушать, как раби Шолом перед началом работы произносит благословение — сначала на арабском языке: «во имя Аллаха милосердного и милостивого», затем — на иврите. Однажды мы спросили у него, почему установлен такой порядок. Он объяснил, что благословение на арабском языке читают по решению властей, и читают его вначале, чтобы между чтением на иврите и шхитой не было никакого перерыва. Евреи приложили немало усилий, чтобы убедить мусульман согласиться на такой порядок благословений, и строго соблюдают его. С благословениями нельзя обращаться легкомысленно. Еврейские резники забивали мелкий рогатый скот и для евреев, и для арабов. Согласие муфтия на такой порядок благословений стоило евреям огромного количества риса и сахара, подаренных ему в дни праздников, которых хватало на много месяцев.
Как только партия мяса для отправки в мясную лавку была готова, мы, молодые, налетали, хватали туши, и несли их в мясную лавку. Одну тушу несли двое.
В лавке у стены, отделяющей мясника и казначея от покупателей, царили хаос и напряжение. Каждый давил на плечи ближнего. Мясника раби Йехиэля Акара особенно раздражали крики и уговоры женщин:
— Раби Йехиэль, пожалей, только кусочек мяса для мужа, он сидит всю неделю над Торой!
— Пожалуйста, раби Йехиэль, не оставляй моего мужа без мяса на субботу!
Раби Йехиэль сыпал бранью и проклятиями на толпу, резников, которые увеличивают количество некошерного мяса, мясную лавку и весь мир, клялся именем еврейского Бога, что не будет считаться с этой «мерзостью», с теми, кто «держит в руке», и с этими плакальщицами. Он гневался до тех пор, пока не начинал громко проклинать на арабском языке надоедливых и докучливых людей и их законы, затем затихал. Наконец, он замечал тех, кто «держит в руке», и каждому давал по его просьбе, и умиротворял, насколько возможно, всех жен, у которых мужья учатся.
В сефардской мясной лавке, что напротив, ашкеназы не осмеливались покупать мясо ни в коем случае.[17]
…Со временем хасиды открыли свою мясную лавку (после установления для себя раввинского суда и специальных таможенных пошлин на мясо). Прекратились проклятия раби Йехиэля Акара, ибо даже самые строгие блюстители кашрута из прушим стали покупать, когда поджимало, у хасидов. Раби Йехиэль Акар стал мягче. Мясные ограничения прекратились.
Недалеко от мясной лавки, по пути на улицу Мейдан, был рыбный магазин Шломо Мизрахи. Там тоже было сильное напряжение накануне субботы. Здесь большинство покупателей, в отличие от мясной лавки, были мужчины, в первую очередь из венгерского землячества.
Большинство литваков довольствовались в то время селедкой, арабской халвой и чем-то мясным на субботу. Сефарды готовили бурекасы (пирожки, наполненные сыром), крутые яйца и хамин.[18] Венгры же всегда помнили «ту рыбу» и «то мясо» (что в Венгрии). Не пренебрегая ничем в этом мире и получая достаточно «жирную» для того времени халукку, они не отказывали себе в рыбе в честь Субботы. Они придерживались правила: «велик выполняющий заповедь сам, а не через кого-то». Они шли и сами выбирали лучшее на Субботу, как положено.
Суббота — это особенная, удивительная атмосфера праздника. Озорство исчезает, словно его не было вовсе, словно не играли в «Пошли от себя людей», не скатывались с груды песка. Радость наступления субботы наполняет сердца. Праздничная трапеза дарит счастье, равноценное наслаждению от наших шалостей. Мы одеты в субботние одежды, спокойны и полны возвышенных раздумий, как взрослые.
В прихожей синагоги, и во дворе, мы находимся среди взрослых. Они стоят группами, и после чтения «Песнь Песней» в пятницу вечером, и Торы утром в субботу, обсуждают новости за неделю, или политические проблемы по ту сторону моря. Вместе со взрослыми мы навещаем соседей и родственников, и прислушиваемся к их разговорам.
Огромное впечатление, единственное в своем роде, производила на меня и двоих моих братьев молитва раби Исраэля-Хаима Коэна «Благословение Коэнов», доносящаяся в окна нашего дома от Западной стены. Мы возвращались из синагоги, субботняя трапеза ждала нас, а мы прислушивались к словам благословений, которые раби Исраэль-Хаим повторял не один раз, до десяти раз и больше, по количеству миньянов, произносящих молитву Мусаф перед Стеной. Голос раби Исраэля-Хаима — как львиный рык. Если бы он остался в Вильно, наверняка бы стал «штат бас» — главным басом в городе. Но он выбрал подмостки Западной стены. Все дни недели раби Исраэль-Хаим мелет кофе, и учит малых детей в хедере. В Субботу же он весь отдавался выполнению заповеди, данной коэнам — благословлять народ. При этом он не различал между миньянами хасидов, прушим и сефардов, и оставался у Западной стены, пока каждый миньян не закончит молиться.
Двор Радошковичей. Близость к Храмовой горе
Мое детство в Иерусалиме прошло на улице Мейдан в знаменитом дворе под названием «двор Радошковичей», по имени раввина Шауля Биньямина Акоэна из Радошковичей.[19] Прибыв в Иерусалим, он взял на себя обязанность укрепить Талмуд-Тору и йешиву «Эц Хаим» (Древо жизни). Он расширил и увеличил здания этих учреждений, а затем купил этот двор, чтобы постоянный доход от него использовать на их содержание.[20]
В покупке двора с полуразрушенным домом внутри принимал участие и мой отец, благословенна его память, который тогда был казначеем Талмуд-Торы вместе с раввином раби Шаулем Биньямином Акоэном и раби Лейбом Ябацем. Дом во дворе отремонтировали, надстроили квартиры и построили новые строения. Всего во дворе поселилось 18 жильцов-соседей.
Поскольку мой отец участвовал в покупке, он удостоился одной из самых ценных на то время квартир, из двух комнат со сводчатым потолком в стиле арабских домов Эрец-Исраэль, кухни и ямы для воды. Окна нашего дома смотрели на Храмовую гору, растянувшуюся за Западной стеной, и на Масличную гору. Эти виды, которые открывались мне каждый день, с раннего детства будили и разжигали во мне фантазии. Западная стена была близко, очень близко к дому. Изо дня в день через наши окна доносились голоса молящихся, прильнувших к камням Стены, чтобы излить свою душу пред Богом разрушенного Сиона. Горестный плач и рыдания женщин, молящихся у Стены за своих близких, которым грозит опасность, трогали мою душу…
Храмовая гора, мечеть Омара,[21] «Мидраш Шломо»,[22] роскошные величественные кипарисы, важные и серьезные, приковывали мой взгляд, и я мог смотреть на них часами.
Паломники постоянно поднимались на плоскую крышу нашего дома, чтобы взглянуть на Храмовую гору, которая с крыши полностью открывалась взору. В дни праздников Песах, Шавуот, Суккот поднимался миньян за миньяном, чтобы произнести молитву Мусаф, глядя на Храмовую гору. Рыдания паломников во время молитвы «За грехи наши» приводили мое сердце в трепет.
Место, где стоял Храм, было для нас, детей, центром вселенной.
«Вход на это святое место нам запрещен, за наши многочисленные грехи…не очистились мы пеплом красной коровы![23] Здесь, внутри Храма, была Святая Святых, куда мог входить только Первосвященник, и только один раз в году, в самый великий и грозный день года, Йом Кипур! Какой еврей посмеет ступить на это святое место, не зная, где именно была Святая Святых».
Мама постоянно повторяла:
«Входить на место, где стоял Храм, категорически запрещено! Не дай Бог нам следовать за нашими дурными наклонностями и побуждениями».
Мы следовали этим предостережениям с верой и благоговением. Время от времени мы оказывались у ворот Шальшелет (Цепи), ведущих на Храмовую гору, в нескольких минутах ходьбы от нашего дома, но никогда не входили в эти ворота.
Бывало, я спрашивал у мамы: «Почему чужие владеют нашей землей и нашим уделом? В чем мы провинились перед всеми народами?» Добрая, хорошая мама моя всегда утешала меня: «Когда мы удостоимся, придет Мессия, и мы взойдем с ликованием на Храмовую гору, обновим и возобновим все, как в прежние дни».
Это утешение вошло в наше сознание. Мне и моим друзьям было ясно, что Мессия придет, уже в скором будущем… Ведь его ждали все взрослые, день за днем, час за часом, все уста повторяли: «Да, удостоимся, увидим Мессию непременно», «Живите, чтобы увидеть Мессию».
Мы не сомневались ни на минуту, и даже арабы верили в приход Мессии, иначе зачем они закрывали каждую пятницу в полдень ворота городской стены… Им было известно, что Мессия из дома Давида должен появиться в воротах Иерусалима именно в этот день и в этот час…
(Мы тогда еще не знали, что ворота закрывали лишь с целью защиты от феллахов, которые использовали этот подходящий момент, когда мусульмане собирались на молитву на Храмовой горе, для воровства и грабежа).
Наша уверенность в скором пришествии Избавителя была настолько сильной, что мы повторяли это соседским арабским детям, пытавшихся соблазнить нас тем, чтобы мы пошли с ними до ступеней на Храмовую гору.
Но иногда в наши сердца закрадывалось сомнение, когда мы слышали пренебрежительные и насмешливые высказывания взрослых типа: «Ну и жди прихода Мессии!». Так говорили обычно тогда, когда не верили в наступление какого-либо события… Но эти сомнения возникали лишь изредка, в минуты печали и отчаяния, которые приходят и в детскую душу. Мама и мои друзья – все верили, и искренне заверяли меня, что «мы удостоимся»…[24]
Я помню, как в детстве я задумался над «достойным уважения» вопросом: что будет в будущем с этими красивыми строениями на Храмовой горе Неужели их разрушат Я знал, что на большом холме будет воздвигнут великолепный Храм, но что будет с этими милыми зданиями, которые там стоят, и нравятся мне Особенно мне были дороги эти строгие кипарисы! Пробуя свои силы в рисовании, я в первую очередь рисовал Западную стену, кипарисы за ней, и две мечети. Мама не смогла ответить на мой вопрос. Наш учитель, меламед раби Иссахар-бар, успокоил меня: «Почему разрушат? Это же не идолы, там нет идолопоклонства! Возможно, даже наверняка, их оставят на своих местах»…
Мой взор был также прикован к безмолвной Масличной горе — Хар-а-Зейтим. На этой горе нет масличных деревьев. На ее склонах лишь тысячи могил, сверху донизу, до ручья Кидрон. Масличная гора для нас, детей, ассоциировалась только с кладбищем, и все кладбища мы называли «Хар-а-Зейтим». Когда поздно вечером мы видели в темноте огни на горе, мы знали: еще одна душа ушла из общины Израиля к месту своего упокоения. Я знал: «Мертвые не ночуют в Иерусалиме».[25]
Трепет охватывал меня при виде этого повторяющегося представления — похорон, но он смягчался светом мессианской надежды, питающей наши детские души: Элиягу[26] (его я видел мысленным своим взором ясно, как живого) затрубит в шофар, и, как я знал, встанут мертвые Иерусалима первыми из всех покоящихся в земле, и придут через Ворота Милосердия (напротив Масличной горы), которые откроются сами по себе. Это будут первые избавленные…
Мы сожалели только о тех, кто покоится по ту сторону моря. Тяжек будет их путь по подземным переходам — объяснял мне друг. Особенно затруднялись мы с вопросом прохождения через большие моря, отделяющие Эрец-Исраэль от других стран. Ведь поездка моего отца в Америку — заметил я — длилась целых четыре недели… Самый старший из нас так утешал нас:
«У моря есть бездна, а в бездне есть проходы, по ним и перекатятся»…[27]
Окрестности нашего дома стоят у меня перед глазами. Они не изменились с тех пор: переулки и переходы, соседи евреи (в основном сефарды), и соседи арабы. Вот маленькая сефардская синагога возле улицы Мейдан, недалеко от нашего дома. Туда я заходил почти каждый день помолиться в миньяне, зимой внутри, летом (предвечерняя и вечерняя молитвы) — в саду у синагоги.
Вот один из нашего дома, наш ближайший сосед раби Моше Бенвеништи,[28] казначей цдаки (благотворительности), старейшина, большой души человек. Бедняки и нищие в любое время стучались к нему в дом с просьбой о помощи. «Ангел Божий» называли его. Однако, и он не избежал позора и неуважения. Терпеливый и сдержанный, он с любовью принимал все мучения, связанные со своей должностью. Касса «Великолепие Иерусалима», которая считалась тогда богатой, обслуживала в основном раввинов сефардской общины, а бедным и неимущим полагались лишь скудные подаяния: подарки на Песах, Пурим, благотворительная столовая в субботу, выдача неимущей девушки замуж, и тому подобное.
Вот наши соседи сефарды, взрослые и дети, с которыми я разговаривал на святом языке – иврите. За неимением выбора, мне приходилось пользоваться моими знаниями, почерпнутыми из Танаха.
Вот выскочили предо мной частые гости нашей улицы — арабы, торговые посредники из семьи Башет, которые научились говорить на языке сефардов и на идише. Они без устали ведут сюда свои «жертвы» — погонщиков верблюдов с их верблюдами, гружеными огромными мешками с углем, или продавцов винограда из окрестностей Иерусалима и Хеврона, стараясь обмануть их в весе и в цене — так они надеялись понравиться нашей улице. Но моя мама пресекала эти злодеяния. «Это святотатство» — возмущалась она, и эти посредники считали ее глупой женщиной.
Кто из детей не знал Салаха из деревни Шилоах, продавца песка для чистки посуды, который умел не только болтать на языке сефардов и на идише, и рекламировать свой товар: «Кошерный песок на Песах!» — но и повторять за нами стихотворение «Ац коцец бен коцец» — «Спешит злодей, сын злодея» [29]…
Вот наш уважаемый сосед Муса Эфенди аль-Калди, который приходил в праздничные дни поздравлять нас с праздником.
А вот Ашхада, хозяин большого загона для коз за нашим домом. Мы помогали ему распределять еду для коз «кусбу», за это он давал нам пару кусочков пожевать. Есть кусбу не особенно вкусно, и Ашхада научил нас класть ее в середину сушеной смоквы, чтобы было вкуснее.
А вот Хасан и Яхсин, полные сострадания к нам, соревнуются на исходе праздника Песах, кто скорее принесет нам кусок теплой булки с медом, в знак нашей дружбы.
На спуске к рынку стоял дом заместителя муфтия, шейха Юсуфа, рядом с ним — дом еврейской типографии, напротив – дом евреев из Грузии, новичков в Иерусалиме. Я хорошо помню старую женщину из Боснии, жившую в этом доме, которая совершила алию на исходе своей жизни, чтобы быть похороненной на Масличной горе. Спокойно и с достоинством она ждала дня своей смерти, ибо ведь не каждый человек удостаивается покоиться в Святом городе Иерусалиме. Однажды она пригласила к себе соседей и знакомых, просила взять с собой музыкальные инструменты, скрипку, флейту и барабан, купила для всех гостей сладости, чтобы на душе было хорошо, надела сшитый своими руками саван, и пустилась в пляс, под громкие возгласы и аплодисменты собравшихся. Лицо ее светилось от счастья.
Как и все на нашей улице, мы покупали пшеницу через посредников или на рынке, что на улице Батрак. Женщины, вооруженные большим ситом, приходили в наш дом, чтобы очистить и просеять пшеницу. К ним обычно присоединялись соседки, которые помогали и вносили разнообразие в их работу, обсуждая городские новости. Чистую и просеянную пшеницу отвозили на арабскую мельницу, что возле сефардской синагоги. Мололи под бдительным надзором хозяина мельницы (пекарь и мукомол не видели в этом ничего обидного), и мука отправлялась домой. Женщины, владелицы больших сит, вновь появлялись в доме, чтобы перетрясти муку, и разделить ее на три сорта.
Ни одно радостное или праздничное событие в квартале не обходилось без нашего участия. Мы, дети из дома раввина, неизменно крутились среди гостей… Невесту ведут под музыку клезмера в микву вечером накануне хупы, или невесту ведут под хупу (во дворе синагоги раби Иехуды Хасида или раби Йешайя Бардаки) — мы непременно были дружками у жениха и невесты… Свадебные вечера и ночи были полны музыки, песен, танцев, и мы бродили под ногами гостей и молодоженов… Бывало, что клезмеры играли в доме молодой пары все семь дней пиршества.
Но главная радость у сефардов и ашкеназов была на исходе святой Субботы. Они называли этот вечер «вечеринкой». Она более всего привлекала наши сердца. Нам, детям ашкеназов, больше нравилось, конечно, слушать, когда играли Алтер Фивлер и раби Хаим Файфер Черновицер, но со временем наши уши привыкли и к сефардской музыке, и мы слушали ее с удовольствием.
Внезапное принятие сурового закона, запрещающего исполнять музыку на улицах и в домах Иерусалима, безмерно огорчило взрослых и детей. Раввин Меир Ойербах и его раввинский суд запретили играть на музыкальных инструментах внутри стен Старого города, ибо Иерусалим разрушен, и достоин скорби. Разрешалось только стучать в барабаны. Сефарды не обращали внимания на запреты ашкеназского раввина, но ашкеназам пришлось смириться — из-за их потребности в халукке, которая была в руках раввинов, имеющих большое влияние в те времена. Оркестры сефардов продолжали играть на их свадьбах, как и до этого, но они не могли заполнить пустоту. Мы не слышали больше эту незабываемую музыку раби Хаима Черновицера, Алтера Фивлера, и их ансамбля. Свадьбы и выход невесты к хупе напоминали похороны, не дай Б-г, и многие, особенно женщины, вздыхали: «Преследуют евреев, как в России».[30]
Что осталось в Иерусалиме и у нас, детей, без звуков флейты и скрипки в дни радости Шутки и остроты раби Йошке Могилевера и раби Хаима Галоца! Полные огня и воодушевления, они исполняли заповедь — радовать жениха и невесту и развлекать гостей. Они были талантливыми шутниками, без всякой выгоды для себя. В моей памяти сохранились их удачные пародии на некоторых жителей и гостей Иерусалима. Объектом шуток был, например, венгерский раввин. Они пародировали его смешной для слуха обитателей Иерусалима акцент, когда он говорил надгробную речь по случаю смерти гаона, и начал с комментария на смерть пророчицы Мирьям. Даже уважаемый Альберт Коэн, казначей цдаки, представитель парижских братьев Ротшильд, не избежал их острого язычка. Но Альберт Коэн не был в обиде на евреев Святого города, получающих удовольствие от шуток раби Йошке и раби Хаима Галоца — ведь их пародии пользовались большим успехом, и они выступали на разных языках, бегло говоря на любом из них.
Кроме этих двух шутников, были и танцоры. Есть заповедь танцевать перед женихом. Было несколько отличных танцоров в Иерусалиме, удивляющих своим мастерством. Большинство из них танцевали тогда «арабские» танцы, с «мечом и щитом», как арабы на празднике обрезания, или в ночь, когда жениха ведут по улицам города к невесте. Так вы спросите: кто были эти евреи, самые великолепные танцоры, которые добровольно танцевали на всех свадьбах ради исполнения заповеди веселить жениха и невесту? Они были известны всем! Это были могильщики из похоронного общества «Хевра Кадиша»: Иче Шамаш, его сын Екутиэль, и Гершель Мордехай Шнитцер. Этот последний удостоился умереть в пляске. Рухнул во время танца, обессиленный, и тотчас отлетела душа его. Легкой смертью умер.
очень я любил праздник Пурим. Атмосфера ликования и веселья охватывала весь квартал. Переодевались и надевали маски. В праздник Пурим я впервые в своей жизни увидел спектакль под названием «Продажа Иосифа» в исполнении весьма достойных любителей, выступающих не ради выгоды… Эта труппа под руководством Дова Штенгардта обычно репетировала и выступала в домах уважаемых людей общины, перед участниками трапезы, сидящими за столом. Вначале некоторые богобоязненные евреи боялись, что мужчины могут надеть женское платье (что женщина может принять участие в спектакле, мужчинам не приходило в голову). Но им сказали, что среди героев спектакля нет женщин вообще. Тогда они закрыли глаза на все это нововведение. Костюмы актеров были позаимствованы на время у кавасов[31] при консулах, одетых в европейские одежды… Так мы удостоились увидеть Иосифа и фараона в европейских одеждах, и с коронами на головах… Самым драматическим моментом спектакля был плач Иосифа, уводимого в Египет, на могиле своей матери Рахели. С помощью двух кресел, покрытых белой простыней, воссоздали форму могилы «нашей праматери Рахели». Внутри сидел молодой парень, наделенный тонким и приятным женским голосом. Перед могилой появляется караван исмаилитов с Иосифом, Иосиф вырывается, падает на могилу матери, и горько рыдает … Мы все очень жалели бедного Иосифа, проданного в рабство, и плакали вместе с ним в веселый праздник Пурим … И тут из могилы доносится голос Рахели:
«Удержи голос твой от рыданья и глаза твои от слез, ибо есть воздаяние за труд твой, сказал Господь»… К этому библейскому стиху, взятому из Йирмеягу,[32] добавили слова утешения на разговорном еврейском языке: «Перестань плакать, не грусти, иди в Египет, и станешь царем».
Последний приезд Монтефиоре в Иерусалим
Моше Монтефиоре уже в преклонном возрасте в седьмой раз совершил восхождение в Иерусалим,[33] в продолжение прошлогоднего визита гг. Шмуэля Монтегю и доктора Ашера из Лондона.[34] Они подвергли острой критике экономическое и духовное состояние ишува. Несмотря на глубокое уважение к господину Монтефиоре, они раскритиковали и его деятельность. Они нашли, что при всех добрых намерениях, ему не удалось создать в Эрец-Исраэль условий для постоянного и стабильного созидательного труда:
— Ткацкая фабрика, которую он основал, не существует.
— Швейная школа принесла лишь мизерную пользу.
— Ветряная мельница, построенная в Иерусалиме, а также купленный в Яффо сад[35] — ими пользовались лишь единицы.
Только «дома Туро», построенные господином, послужили образцом для создания нового квартала за стенами Старого города.[36]
Самые острые претензии у этих ревизоров были к образованию: Монтефиоре не удалось ввести в начальную школу талмуд-тору изучение государственного языка.
Они не хотели простить ему, что он оказывал поддержку раввинам и талмидей-хахамим, ученым и знатокам Торы. Помощь бедным – это великое дело, но следует заниматься вопросами экономики и возрождения Иерусалима, чтобы поставить на ноги будущее поколение, и создать ишув.
Выводы ревизии Монтегю и доктора Ашера, опубликованные в издании «Ха-Хавацелет» в Иерусалиме, а также в газетах за границей, сводились к тому, что они не видят путей реализации своих планов и проектов, так как в Иерусалиме отсутствуют подходящие инициативные люди, способные пойти против общепринятого мнения.
Тяжелая критика Монтегю и доктора Ашера побудила Моше Монтефиоре подняться в седьмой раз в Эрец-Исраэль. Это посещение не привело к конкретным результатам, но интерес к Эрец-Исраэль возрос, и значительно возросли пожертвования в Фонд памяти Моше Монтефиоре (Мазкерет Моше Монтефиоре), созданного его почитателями в день 90-летия. Руководители фонда и его глава Шмуэль Монтегю искали человека, который поднимется в Эрец-Исраэль в качестве представителя Фонда, и начнет реальную работу. Искали и нашли. Таким человеком стал ныне покойный Иехиэль Михаэль Пинес.[37] Он и его друзья Иосеф Ривлин и Йоэль Моше Саломон, знатоки местных условий, после нескольких неудачных попыток (например, создание черепичного завода в Моце) поняли, что нет пользы от создания новых кварталов посредством выдачи ссуд среднему сословию. Моше Монтефиоре начал свою практическую деятельность постройкой домов, и завершил ее постройкой домов. С возведением домов Туро евреи пробудились, вышли на простор из стен тесного и душного, лишенного санитарных условий, Старого города. Жители этих домов получали вначале по 10 наполеон в год — плату за проживание вне стен города (так как проживание там было тогда довольно опасно). Этот квартал потянул за собой другие, и за пределами Старого города расцвели новые кварталы, такие как «Нахалат Шива», «Меа Шеарим», и другие.
Банки в Иерусалиме
В Иерусалиме было тогда два с половиной банка:
— Банк Валеро (его тайным партнером был армянин Паскаль, ставший впоследствии заместителем консула Австрии в Яффо).
— Банк Шпитлера – швейцарского евангелиста, который вначале прибыл как миссионер (не только среди евреев), затем набрался ума в Эрец-Исраэль, и начал банковскую деятельность совместно с Фрутигером.[38]
— Половина банка — это маленький магазинчик Грингарта и Гамбургера на улице Батрак. Я отдавал преимущество именно «половине банка» перед другими банками. В этом магазине можно было узнать городские новости и услышать сплетни.
Нета-Гирш Гамбургер[39] был известный в городе «моэль».[40] В тот день, когда он должен был идти на «брит-милу»,[41] он целый день сидел в своем магазине в одежде, которую надевают в субботние и праздничные дни, на голове «штраймел», праздничная шапка с меховой оторочкой. Клиенты в эти дни приветствовали его благословением «Мазал тов!» и спрашивали: «Кто отец», имея в виду: «Кто отец ребенка на предстоящей церемонии обрезания»
Вскоре я тоже стал специалистом по курсам денежных документов различных землячеств — «колелим», и многие соседи и соседки прибегали к моей помощи и моим познаниям при их продаже и покупке. Речь идет, конечно, о «большой халукке». «Малая халукка» отсылалась получателям реальными деньгами, а не денежными документами. Получатели «большой халукки» старались получить ее от администрации колеля в виде денежных документов, со сроком выплаты через полгода, год или два года, и с возможностью при необходимости продать их (с потерей дохода) — чтобы уплатить за квартиру, устроить свадьбу, погребение, и тому подобное. Я должен был посчитать, с учетом 9% прибыли, сколько им надо продать, в какой валюте (гуруш, наполеон) и из каких документов — на полгода, год или два года. Конечно, соседи не полагались только на мое посредничество.
Не все курсы были равны. Например, курс венгерского колеля был намного выше колеля из Вильно, а колеля из Сувалки – выше русского из Волыни, и так далее.
В те годы вошли в обиход также бумажные деньги стоимостью один гуруш, гуруш с половиной, пять гуруш и более, которые выпустили предприниматель Бен-Цион Лион и люди с мясной таможни, так как мелкие медные монеты были большой редкостью в стране. На нехватку их жаловались не только евреи, но и те арабы, которые соблюдали возврат сдачи. Медные монеты заменили бумажными. На некоторых из них сумма была напечатана и на арабском языке. Те, на которых сумма была только на иврите, арабы распознавали по цвету бумаги. Бумажные деньги долго не продержались, ибо те, кто их выпускал, размножались быстрее, каждый старался уменьшить ценность бумаг другого. В конце концов, выпуск бумажных денег запретили. Запрет распространился также на немецкие монеты темплеров в Иерусалиме. Решение было правильным и полезным.
[1] Тогда в стране все еще передвигались только верхом.
[2] Первая еврейская больница (на 18 коек) основана Ротшильдами в 1854 году.
[3] Первая светская еврейская школа для мальчиков, названная по имени австрийского филантропа Симона фон Лемеля, основана в 1856 году.
[4] Синагогу «Тиферет Исраэль» (Великолепие Израиля), которая начала действовать в 1865 г., называли синагогой Нисана Бака, так как он был энтузиастом ее возведения. Рассказывают, что австрийский император Франц Иосиф побывал в синагоге и спросил, почему у синагоги нет купола. Нисан Бак ответил примерно следующее: «Синагога, как и всё еврейское население, приветствует императора с непокрытой головой». Франц Иосиф оценил прекрасный юмор, и понял намёк. Он пожертвовал деньги на завершение строительства. В дни Войны за Независимость в этой синагоге был наблюдательный пункт защитников Еврейского квартала, и здание было разрушено. После Шестидневной войны развалины были законсервированы.
[5] Благословение, произносимое троекратно, на святом языке:
Да благословит тебя Господь и охранит тебя;
Да явит тебе Господь светлый Свой лик и помилует тебя;
Да обратит Господь лицо Свое к тебе и даст тебе мир.
[6] Резники — осуществляют забой скота и птицы по еврейским законам.
[7] Фридрих III — Фридрих Вильгельм Николай Карл, 1831- 1888, император (кайзер) Германии и король Пруссии с
9 марта 1888, царствовал всего 99 дней, умер от мучительной болезни – рака гортани.
[8] Ныне Кедайняй в Литве
[9] Первый квартал, который евреи сами строили внутри стены , поблизости от Храмовой горы.
[10] Бемидбар (Числа), 13:1: «Шлах леха анашим» (Пошли от себя людей) — повеление Господа Моисею отправить людей в разведку в землю Кнаан.
[11] Синагога «Тиферет Исраэль» Нисана Бака, см. Примечание 4.
[12] Ишмаэль бен Элиша, Коэн а-Гадоль — последний Первосвященник периода Второго Храма.
[13] «Асара аругей малхут» (Десять убиенных царством) — десять еврейских мудрецов, замученных римлянами во времена религиозных преследований при римском императоре Адриане. Выражением «Аругей малхут» впоследствии стали обозначать всех евреев, павших от рук властей, особенно после 1-го крестового похода.
[14] Пробовать на вкус еду, приготовленную для субботней трапезы – это мицва. Здесь выражение применяется в переносном смысле.
[15] «Великая Осанна», 7-й день праздника Суккот.
[16] Ныне ул. Маво Хаей Олам
[17] Считая его недостаточно кошерным.
[18] Блюдо из мяса и фасоли, у ашкеназов похожее блюдо называется чолнт
[19] Беларусь
[20] Позднее в Иерусалиме вспыхнул большой конфликт между раввином из Радошковичей и теми, кто хотел снять его с должности управляющего этими учреждениями
[21] На самом деле, это не мечеть, а купол, построенный халифом Омаром в 7-ом веке над местом, которое считается Камнем Основания из Святая Святых Иерусалимского Храма. Это известный ныне Золотой Купол, называемый на иврите Кипат-а-Села (Купол над Скалой).
[22] Так евреи называли мечеть Аль-Акса, расположенную в южной части Храмовой горы
[23] Согласно Торе, пепел красной коровы необходим для очищения от духовной нечистоты.
[24] Вера в пришествие Мессии и грядущее Избавление основана на Торе. Дварим (Второзаконие), 30:3-5:
«Тогда возвратит Господь, Бог твой, изгнанников твоих, и смилуется над тобою, и вновь соберет тебя из всех народов… даже если будешь ты заброшен на край земли… и приведет тебя Господь, Бог твой, в землю, которою владели отцы твои, и будешь ты владеть ею, и облагодетельствует Он тебя…»
[25] В Иерусалиме запрещено оставлять труп умершего на ночь (Рамбам, Сефер Авода).
[26] Пророк Илия
[27] Вера в то, что в определенное время мертвые будут оживлены во плоти, и будут снова жить на земле — одно из основных положений еврейской эсхатологии (учения о конце дней), наряду с верой в пришествие Мессии. Воскрешение из мертвых произойдет в стране Израиля. Пророк Элиягу (Илия) объявит о пришествии Избавителя Израиля трублением в шофар.
[28] Служащий сефардской общины. Сефардская фамилия Бенвеништи (Бенвенисти) означает примерно «добро пожаловать».
[29] «Спешит злодей, сын злодея» — написано к празднику Пурим, автор — раби Елеазар Га-Калир, один из древнейших синагогальных поэтов, вероятнее всего, жил в Эрец-Исраэль в 8-ом веке или раньше.
[30] В Иерусалиме на свадьбах в 50-60-х годах 19-го века играли Хаим Файфер (флейтист), Черновицер (выходец из города Черновцы), Моше Пойкер (барабанщик), Хаим Шиши – Кларнетист, и его два сына барабанщика. По предписанию некоторых раввинов, в пределах стен Старого города Иерусалима не разрешалось играть, а лишь «барабанить» (По материалам Википедии). Возможно также, что фамилия Фивлер – от «фидлер» – скрипач.
[31] Мусульманский почетный страж, приставлялся к дипломатическим агентам всех рангов.
[32] Иеремия, 31:15
[33] в 1875 году
[34] Они приезжали в 1874 году по поручению Комитета Фонда памяти Монтефиоре в Эрец-Исраэль. Их отчет был напечатан в переводе на иврит и с примечаниями И.Д. Фрумкина в «Ха-Хавацелет» и в специальной брошюре, Иерусалим, 1875 г., под названием «К росту фонда Иерусалима и его жителей».
[35] Апельсиновая плантация, ныне квартал Тель-Авива, носящий имя Монтефиоре.
[36] Ныне квартал «Ямин Моше»
Если вы хотите получать информацию о наших мероприятиях на ватсап, присоединяйтесь к группе Место Встречи. В этой группе только администратор может отправлять сообщения, вы будете получать их не чаще, чем два раза в неделю. Присоединиться к ватсап-группе можно по этой ссылке: Ватсап-группа Место Встречи.