Всякий скот, у которого раздвоены копыта и на обоих копытах глубокий разрез, и который скот жует жвачку, тот ешьте; только сих не ешьте из жующих жвачку и имеющих раздвоенные копыта с глубоким разрезом: верблюда, зайца и тушканчика, потому что, хотя они жуют жвачку, но копыта у них не раздвоены: нечисты они для вас; и свиньи, потому что копыта у нее раздвоены, но не жует жвачки: нечиста она для вас; не ешьте мяса их, и к трупам их не прикасайтесь.

Несмотря на то, что свинья – далеко не единственное животное, запрещенное евреям в пищу, уже в библейские времена к этому запрету относились строже, чем к другим пищевым запретам. Об этом, в частности, свидетельствует археология – на месте еврейских поселений свиные кости находят крайне редко, тогда как, к примеру, кости некошерных рыб – в большом количестве. (Восходящие к теории источников объяснения этого феномена мы оставим за скобками). В эпоху же 2 Храма именно свинье выпала честь стать олицетворением запрещенной евреем пищи. Не случайно прислужники Антиоха Эпифана (II век до н.э.), объявившие войну еврейской религии, пытались насильно кормить евреев именно свининой:

«Был некто Елеазар, из первых книжников, муж, уже достигший старости, но весьма красивой наружности; его принуждали, раскрывая ему рот, есть свиное мясо» (II Маккавеев, 6:18).

В свою очередь, даже порвав с традицией, многие евреи свинину все же не ели.

Когда после революции большевики начали борьбу с религиозными «пережитками» и «предрассудками», законы кашрута, естественно, стали одной из целей этой борьбы. Еврейских «трудящихся» убеждали, что гораздо выгоднее покупать обычное мясо, чем переплачивать за кошерное. Резников обвиняли в стремлении нажиться за счет бедняков, включили их в категорию лишенцев, нередко судили и ссылали; кошерные бойни под разными предлогами закрывали. Однако простым отказом от кашрута воинствующие безбожники не ограничивались. Для закрепления успеха им было важно, чтобы евреи ели не просто некошерное мясо, но именно свинину – самую нечистую пищу в глазах традиционных иудеев.

Разумеется, в отличие от времен Антиоха, насильно никто никого не кормил. Власть предпочитала действовать убеждением. При этом, наряду с фронтальной пропагандой, использовались и более тонкие методы. К примеру, положительный герой советской еврейской литературы и публицистики нередко изображался не просто порвавшим с религиозным «дурманом», но именно свиноедом.

Вот, к примеру, идишская частушка, опубликованная в официальном сборнике советского еврейского фольклора (а скорее всего, придуманная каким-то профессиональным литератором[3]). Лирический герой, еврейский стахановец-передовик, сообщает о своих планах на ближайший праздник (советский, естественно):

Играй, моя гармошка,
Играй, аккордеон,
На праздник сделаю шкварки
Из собственного кабана.

А вот отрывок из повести «Биробиджанцы на Амуре» Моисея Гольдштейна, погибшего на фронте в 1943 году:

— Зелда, дай чего-нибудь поесть! — сказал Ривкин, вылезая на берег.
Зелда подала хлеб, суп и по куску свинины.
— Зачем тратишь булку, ведь еще работать не начинали! — заметил Ривкин.
— Ешь, ешь, — одни ничего не делают, а другие из сил выбиваются.
— А едят тем не менее все! — подхватил Златкин, улыбаясь.
— Видали святошу? Уже и поесть нельзя! — проворчал старик Брейтер.
Парни набросились на еду.

Напомним, что в двадцатые – начале тридцатых годов советская власть усердно звала евреев в сельское хозяйство. Соответственно, еврейские колхозники, особенно молодые, считались положительными героями, которые должны были служить соплеменникам примером для подражания – в том числе в том, что касалось разрыва с религиозной традицией и пищевыми пристрастиями.

Впрочем, призывом есть свинину советская пропаганда не ограничивалась. Евреев, особенно переселившихся на землю, настойчиво убеждали заниматься свиноводством. С религиозной точки зрения это тоже было весьма проблематичным делом: раввины запретили разводить свиней еще в эпоху II Храма. Еврейские пропагандисты, разумеется, об этом знали, свидетельством чему может служить пьеса «Лицом к свинье» (sic!), написанная в 1932 году популярным советским драматургом Иехезкелем Добрушиным (1893-1953). Герои пьесы, еврейские комсомольцы, убеждают отца завести свиней:

Фейга: Папа, ты забыл, что мы живем в деревне?
Шнеер-Лейб: Так что, в деревне нужно забыть о еврействе? В Гемаре сказано, что мудрецы запретили разводить свиней после того, как царь Тит взял свинью и кинул ее в стену Храма, и земля содрогнулась на 400 километров. Понимаете? Вы вызовите землетрясение!
Фейга: Где случилось землятрясение?
Шнеер-Лейб: В Иерусалиме, в Иерусалиме.
Эстер: Как далеко отсюда Иерусалим?
Шнеер-Лейб: Не знаю… Тысячи километров, наверное.
Эстер: Вот видишь, нам нечего бояться. Земля содрогнулась только на 400 километров

Стоит отметить, что, по сравнению с оригинальным талмудическим текстом старый Шнеер-Лейб допустил несколько ошибок. Дело было не при «царе Тите», а за сто с лишним лет до этого, в ходе гражданской войны между последними Хасмонеями, Гирканом и Аристобулом; свинья ударила копытом по городской стене Иерусалима, а не по стене Храма:

Когда цари из дома Хасмонеев воевали друг с другом, Гиркан был внутри, а Аристобул снаружи. Каждый день [осажденные] спускали в корзине денарий, и поднимали [агнца] для ежедневной жертвы. Один старик, сведущий в греческой премудрости, сказал им по-гречески: пока продолжают служение в Храме – не сдадут вам город. Назавтра спустили в корзине денарий, и подняли свинью. Когда достигла она середины стены – ударила копытом, и содрогнулась Земля Израиля на четыреста парасанг. В тот же час постановили: проклят человек, выращивающий свиней.

Сота, 49б

Интересно было бы узнать, чем были вызваны эти ошибки: подвела ли Добрушина память, или же он намеренно решил выставить своего героя не только «отсталым» и «неразвитым», но и не слишком сведущим даже в собственной религии.
Научиться разводить свиней евреи, естественно, могли только у своих нееврейских соседей – к чему их прямо или косвенно призывала официальная пропаганда. К примеру, пионеры из знаменитого стихотворения Лейба Квитко «Поросята» (Хазейрес, в переводе «Анна-Ванна – бригадир») явно явились к «Анне-Ванне» именно ради перенимания опыта:

– Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
Мы их не обидим:
Поглядим и выйдем!

Вместе с тем советские пропагандисты неизменно подчеркивали, что еврейские свиноводы могут догнать и перегнать своих учителей. К примеру, Виктор Финк, певец биробиджанского проекта, с гордостью писал о еврейской сельскохозяйственной коммуне Икор («Принцип»):

Икоровцы купили у соседа-крестьянина несколько молочных поросят. Для опыта стали их кормить отгоном. Теперь поросята, оставшиеся у крестьянина, не достигают и по брюхо своим братцам, которые попали в еврейскую коммуну. Те живут по расейской рутине: их кормят помоями, и хозяин зарежет их под рождество. Одних он пропьет, другими закусит. А минские молодые коммунары готовят бэконных экспортных свиней, ценный товар, за который рассчитывают получить сельскохозяйственную машину

Порой дело доходило до анекдотов. Так, в 1936 году вышла брошюра, описывающая якобы имевшую место встречу между представителями двух украинских колхозов, еврейского и казачьего. По словам авторов, побывав у казаков, еврейские колхозники заметили много проблем и недочетов. Однако больше всего их обеспокоило… состояние казачьего свинарника, оборудованного гораздо хуже, чем у еврейских хрюшек.

В советской идишской литературе свиньи стали непременной деталью «правильного» еврейского пейзажа (см. напр. Григорий Рыклин, Еврейский колхоз, Молодая гвардия, 1931). При этом фантазия авторов порой рождала самые причудливые образы. Так, в одном стихотворении о еврейском колхозе утверждалось, что там «свиньи, словно львы, разгуливают по улицам» (хазейрим, ви ди лейбн, шпацирен аф дер гас). Где автор видел деревни, в которых гуляют львы, и что употреблял, прежде чем сесть писать эту нетленку, осталось покрытым мраком тайны.

Впрочем, некоторые успехи еврейского свиноводства имели документальное подтверждение. Так, поголовье еврейских свиней в Биробиджане только за 1934 год увеличилось почти вдвое, с 2532 до 5372 голов. А к 1937 году количество лошадей возросло на 170 процентов, крупного рогатого скота на 23 процента, свиней же – на 224 процента.

Славились своими свиньями и еврейские колхозы Украины. Знаменитый микробиолог Владимир (Зеев) Хавкин, побывавший в Советской России в 20-е годы по возвращению рассказывал такую историю:

В России меня сопровождали Реувен Брайнин с женой. Приехав в одну из еврейских сельскохозяйственных колоний, я, к великому моему сожалению, обнаружил, что основной источник ее доходов – разведение скота, мясо которого запрещено к употреблению еврейской религией… На проводы пришло много колонистов, окруживших наш автомобиль. Смотрю – Брайнин, во исполнение местного обычая, начал лобызаться с председателем колонии. Облобызавшись с Брайниным, этот молодой крестьянин хотел поцеловаться и со мной. Но я ограничился рукопожатием, заметив: “От губ, запачканных свининой, поцелуя не желаю”.

(В конце жизни Ханин стал религиозным евреем).

Несмотря на все усилия властей и даже щедрую помощь из-за границы, попытка посадить русских евреев на землю в очередной раз провалилась. Хотя евреи массово покидали разоренные мировой и гражданской войной местечки, вектор миграции был совершенно другим. Еврейским колхозам в Крыму и на Амуре подавляющее большинство предпочитало большие города, работу на земле – трудоустройству в промышленности или учебу в ВУЗе. Поэтому евреи-свиноводы все-таки остались курьезом – в отличие от евреев-свиноедов. Быстро и массово ассимилировавшиеся советские евреи, и прежде всего молодежь, отказывалось от диетарных законов и других «пережитков прошлого» и проявлений «мракобесия».

Борис Итенберг Элькинсон, во время войны лейтенант Красной армии, писал жене, что по случаю Дня Красной Армии были «красное вино и жареная свинина (до которой я большой охотник)», а месяцем позже: «Питание сейчас очень хорошее, преобладает жареная свинина с картофелем, а мне больше ничего и не надо». Давид Кауфман, будущий прославленный поэт и переводчик Давид Самойлов, занес в дневник памятку о нехитрой фронтовой радости: «Ночуем <…> налопавшись свинины и напившись вдосталь молока».

Подобное отношение можно назвать типичным. Библейский запрет, казалось бы, наиболее прочно вбитый в национальное сознание, оказался забыт на долгие годы.